Интервью с ГОЛДОЙ МЕСЕГ

Голда Месег

У Голды Месег, уроженки Каунаса, не совсем обычная судьба. Родившись в свободной Литве, она успела побывать в ссылке в Сибири как член семьи врага народа, потом побывать в отказе, занимаясь сионистской деятельностью, но, в конце концов, вырвалась в Израиль. Живет в Тель-Авиве. Интервью взяла Мара Абрамович в марте 2008 г. в Тель-Авиве.

       Мара Абрамович: Я сижу в симпатичной квартире с очень симпатичной женщиной и просто разговариваю о былых делах. Я хочу вас спросить: где и когда вы родились, в какой семье: религиозной или нерелигиозной? Как прошло ваше детство, юность, работа? Что у вас было в той жизни?

      Голда Месег: Я родилась 16 апреля 1930 года, мне 78 лет. Я родилась в семье ревизионистов, которые всегда хотели приехать в Израиль. У нас в доме говорили на иврите, и я начала свою учёбу с 6 лет в Каунасе в ивритской школе.

      М.А.: Родители говорили на иврите?

      Г.М.: Да, они знали иврит и Танах замечательно. И бабушка, и дедушка говорили на иврите, но они жили не с нами. Мама окончила гимназию, в которой я потом продолжила обучение. Это гимназия в Каунасе, гимназия имени Швабе. 4 года с 1936 по 1940 год я училась в древнееврейской школе, а когда пришли русские, нашу школу закрыли. Я стала учиться в еврейской школе, где преподавание вели только на еврейском языке, на идиш. Идиш тоже мой родной язык, так как дома говорили и на идиш. Иврит я вспомнила, когда мы приехали в Израиль, после долгих лет неупотребления. Один интересный эпизод: я по приезде сюда поступила в ульпан, прошёл месяц, и директор ульпана стал везде и всюду рассказывать, что случилось чудо в ульпане: «Человек не разговаривал целый месяц и, вдруг, заговорил на довольно хорошем иврите».

      М.А.: В каком году вы окончили школу?

      Г.М.: Когда началась война. Ведь мы убежали из Каунаса. Мы эвакуировались в Узбекистан со всеми трудностями, как все евреи, которые бежали от немцев. Все наши родственники погибли в гетто, лагерях, некоторых расстреляли по дороге. Дедушка был у нас дома, когда началась война. Он поехал за бабушкой, но по дороге их убили. Наши родственники жили в Каунасе и Вильнюсе, около 100 человек, и все погибли. Осталась только наша семья, 4 человека: папа, мама, я и брат, который младше меня на 8 лет. Всякими дорогами, не будем сейчас углубляться какими, мы приехали в Джизак Самаркандской области. В то время там жила сестра Бегина с сыном Эммануэлем. Они нам очень помогали. Уехали они немного раньше нас.

      М.А.: Эммануэль – это политический комментатор?

      Г.М.: Да, это он. Обратно мы вернулись ещё до окончания войны. Папа получил вызов, и мы вернулись в Вильнюс в 1945 году. Здесь в Вильнюсе скопилось много евреев. Мало кто ехал в Каунас, где было всё разрушено. В Узбекистане мы очень голодали. Я поступила в польскую школу, потому что поляки получали поддержку американцев. Мне сказали, что если я выучу пана Тадеуш Мицкевича на память, то меня примут в школу. Это было очень важно, чтобы получить один раз в день питание. Я выучила, и даже поляки, которые там были, списывали у меня. У меня очень хорошая зрительная память. Итак, вернулись мы в Вильнюс в январе 45 года, а в мае кончилась война. Ещё в 39 году мой папа был готов уехать в Израиль, но выехать мы не могли, так как началась вторая мировая война. И вот теперь мы подали просьбу о выезде. Папа был очень активный, он помогал евреям переходить нелегально границу в Польшу. Его предал один еврей. В 1947 году папу арестовали, судили и выслали в Коми АССР на 10 лет как изменника родины, а также присудили семью выслать в Сибирь на вечное поселение. Папу сослали, и был момент, когда он был уже при смерти. Он был настолько слаб, что разбивать мёрзлую землю ломом уже не мог. Нужно обязательно вспомнить Шлому Гельфанд. Он работал в лаборатории, они с папой были друзья. Шлома взял папу к себе в лабораторию, папа был химик с высшим образованием. Так он выжил, отбыв 8 лет в лагере на тяжёлых работах. Потом его выслали к нам в Сибирь (нам – это мама, я 18-летняя и брат 9 лет). Из Вильнюса нас выгоняли под охраной 4 вооружённых солдат.

      М.А.: А солдаты были русские?

      Г.М.: Русские. Это были люди из КГБ. Привезли нас в Сибирь, выгрузили в тайге в совершенно страшном месте, где никогда не ступала человеческая нога. Приехали мы летом, прожили под открытым небом. Потом, когда стала надвигаться зима, нас стали перебрасывать с места на место. Постоянного место жительства у нас не было. Меня взяли в бригаду строителей. Я должна была сжигать сучья, которые обрубали с брёвен. Они не горели, надо было бересту отделять от дерева, чтобы разжечь огонь. Хлеба давали 200 грамм. Вещей у нас не было, так как ничего нам не дали взять с собой. Тяжёлое время было.

      М.А.: А жили вы у кого-то в доме?

      Г.М.: Нет. Сначала жили в бараках, построенных летом временно. Потом мы построили себе дом. Так что я научилась строить дома. Мой брат с 9 лет работал с лошадьми, возил брёвна. Получил травму спины и до сих пор страдает. Он пережил всё вместе с нами, он был единственный мужчина в нашей семье.

      М.А.: Он сейчас здесь?

      Г.М.: Он здесь, с нами. Только в 1971 году мы все приехали в Израиль. Папа и мама были похоронены здесь. В аэропорту нас встречали родственники, их было 120 человек.

      Чем мы занимались? Почему мы пострадали? Почему нас всех признали узниками Сиона? (асирцион) У меня был 16 летний сын. Это было в Вильнюсе. Он ходил по домам, собирая подписи за выезд. Мы мечтали о выезде, но всё время был отказ. Мой дедушка со стороны папы очень давно приехал в Израиль, ещё в начале прошлого века, и он написал Хрущёву письмо, в котором просил выпустить своего единственного сына, т.е. моего папу. Конечно, ответа не было. Когда папа попал в тюрьму, закончилась розовая мечта о выезде, но только временно. После возвращения в Вильнюс мы начали подавать документы на выезд.

      М.А.: Сколько лет вы пробыли в Сибири?

      Г.М.: 9 лет. Папа был с нами в ссылке 2 года. Его прислали к нам под конвоем.

      Там я работала на разных работах. Как-то я была в Красноярске и встретила одного еврея. Он говорит: «Ты не дочка такого-то?» Да, говорю я удивлённо. Он говорит, что я так похожа на своего отца, и ещё он сказал, что уже начали возвращаться. Я уже работала бухгалтером. Я знала несколько языков, и меня это спасало. Когда я приехала в Вильнюс, то начала хлопотать, чтобы нам разрешили выехать из ссылки.

      М.А.: В Вильнюсе у вас, конечно, не осталось квартиры. Куда вы вернулись?

      Г.М.: Абсолютно всё было конфисковано. Итак, нам запретили вернуться в Вильнюс, поэтому мы стали жить в пригороде. На наше счастье пригород скоро присоединили к городу, и мы оказались проживающими в Вильнюсе. Был такой узник Сиона Бейлинсон, его уже нет в живых, его многие люди помнят, вот он мне помог устроиться на работу. Я окончила финансово-кредитный техникум, а уже имея 2х детей, я сдала экстерном на литовском языке на аттестат зрелости. Так мы начали жить и хлопотать о выезде.

      М.А.: Муж ваш с вами приехал в Израиль?

      Г.М.: Да. Умер он уже здесь. В ссылке он не был с нами. Я вышла замуж, когда вернулась в Вильнюс. С мужем мы познакомились в Вильнюсе, и мы вместе начали бороться за выезд. Он был один из самых активных деятелей. Когда нужно было организовать забастовку, он поехал в Москву. Это было в 1970 году. Мы сделали забастовку в Вильнюсе у здания ЦК. Нас было 40 семей, и об этом есть документы. Это было после того, как 18 грузин написали письмо. Мы собрались и потребовали, чтобы человек ЦК вышел и разрешил нам выехать. Но он не вышел. Кагэбисты толкнули моего брата, который тоже участвовал в демонстрации, и я по своей находчивости сказала, что мы связаны с заграницей, и если что-нибудь вы сделаете, то весь мир будет знать об этом. И тогда они отступили. Я думаю, что теперь это можно сказать. Мы напоили одного из кагэбистов, и он нам показал письмо, которое подписал Косыгин, чтобы нас выдворить из страны и закончить на этом желание уезжать. После долгих лет борьбы нам решили дать разрешение на выезд.

      М.А.: Это было до ленинградского процесса?

      Г.М.: Это было после. Забастовка была 15 февраля 1970 года.

      М.А.: Где вы познакомились с мужем?

      Г.М.: В Вильнюсе. Он совсем из другой семьи, они не были сионистами. Но он очень быстро присоединился к нам, и об этом есть очень хорошая статья в газете «Едиот ахронот» о нашей борьбе, о нашей жизни, как мы боролись, как мы приехали сюда. Я храню эту статью. Мой муж работал в типографии. Он был в ней третьим лицом. Нам прислали безномерную печатную машинку из Москвы через какого-то проводника, и мы отпечатали «Элеф милим». Потом мы распространяли это у нас и в Белоруссии.

      М.А.: Вы не помните, кто вам прислал машинку?

      Г.М.: Нет, без имени. Мы её взяли, печатали, и муж ночью в воскресенье отпечатал в своей типографии и развесил все негативы. Утром, когда пришёл директор типографии и всё увидел, он сказал: «Я вас награжу за то, что вы работаете в выходной день». Он не понял, что там творится. Муж занимался также распространением. Потом мы прятали эти негативы в разных домах, чтобы нас не поймали. Ещё мы отпечатали «Эксодус».

      М.А.: Какие это были приблизительно годы?

      Г.М.: Это было с 68 по 71 год. Был у нас ульпан, в котором мы обучали ивриту. Эта работа была секретная и в очень маленьких кругах. И всё-таки перед домом, в котором происходили занятия, стоял кагэбист и смотрел, кто туда приходит. За нами следили. Предал нас один, но я не хочу называть его имя, его уже нет в живых.

      М.А.: Как вы получили разрешение на выезд?

      Г.М.: После забастовки нам решили дать разрешение. Мы подали фамилии людей, которые участвовали в забастовке. Нас вызвали в ОВИР, но разрешение родителям не дали, а дали только нам. Я была очень боевая и сказала, что тогда никто не едет, и все будут об этом знать, что власти разделяют семью. Мы ждали 3-4 недели, пока они решали этот вопрос. Из этой группы мы выехали одни из первых. 17 марта, ровно 37 лет тому назад, мы приехали в Израиль.

      М.А.: Как вас здесь встретили?

      Г.М.: Очень хорошо и тепло. Я прошла конкурс, меня взяли в Сохнут, я начала там работать и работала там 23 года. Потом я работала в абсорбции. 3 раза посылали заграницу.

      М.А.: Скажите, никогда не было чувства разочарования, что вы здесь увидели не то, что представляли?

      Г.М.: Никогда в жизни. Может потому, что были идеалистами. Самое интересное, что сторож в Сохнуте говорил, что ещё не видел, с какой уверенностью ты вошла в эту жизнь. Были большие трудности, но всегда нос был кверху. Например, старший сын не знал ни слова на иврите, а он был уже в 10 классе. Его хотели посадить на класс ниже, но он ни за что не хотел. Мы сидели ночами, учили. Я дала расписку, что если через полгода он не выучит иврит, то тогда мы согласны с переводом на класс ниже. Но он выучил, а потом был первый офицер израильской армии из этой алии.

      М.А.: Когда вы приехали, начали работать, вы участвовали в борьбе за алию, за отказников?

      Г.М.: Я вся отдалась абсорбции. Я мирила различные группировки олим, если были споры, день и ночь помогала. У меня есть благодарственные письма людей. Я была связана с главой правительства Бегиным, с Голдой Меир.

      М.А.: Расскажите немного о муже.

      Г.М.: Муж начал работать в типографии. В начале он тоже не знал иврита, поэтому было очень трудно. Потом он открыл своё дело, свою типографию. Он был очень старательный, трудолюбивый, преданный.

      М.А.: Расскажите о детях.

      Г.М.: Старший сын окончил Технион в Хайфе, он электронщик. Младший сын - биолог. Они женаты. У каждого по двое детей. Один живёт в Гав Явнее, другой в Тель-Авиве. У нас очень дружная семья.

      М.А.: В вашей семье прабабушка и прадедушка тоже были сионистами, тоже знали иврит?

      Г.М.: Я помню только бабушку и дедушку, потому что меня с 6 лет отправляли к ним на каникулы. Когда я приехала сюда, 2 сестры мамы и 2 сестры папы часто меня спрашивали про семью. Мама помнила, что в Каунас приезжал Жаботинский. Она очень хорошо знала Танах. Папа знал много языков, был хорошо образован.

      М.А.: Вы рассказывали про первую забастовку, про «Элеф милим», «Эксодус». Кто вам помогал? Вы помните фамилии, имена?

      Г.М.: Был Бейлинсон, Брудно, Рина Бадаш.

      М.А.: Вы какую-нибудь помощь из Израиля получали? Или от евреев Запада?

      Г.М.: Мои тёти посылали нам посылки из Израиля, а также через Джойнт. Но это было не часто.

      М.А.: Если вы подавали документы на выезд, вас увольняли или вы продолжали работать?

      Г.М.: Меня перевели сразу на более низкую должность, и я сама уволилась, зная, что дело идёт к концу. А мужу после партийного собрания работники типографии плевали в лицо. Из Москвы приезжала следователь и допрашивала мужа. Она говорила, что слышали его разговоры по телефону: «Вы говорили только нет или да. Это первый признак, что вы что-то секретное говорили». Потом нас вызывали в КГБ. Я не помню всех подробностей, всё уже перемешалось.

      М.А.: Голда, я бы хотела узнать подробнее про вашу семью, про вашего отца. Когда его посадили, за что его посадили, только не так как это было в приговоре, а чем он занимался, как он дошёл до этого и как это перешло к вам?

      Г.М.: Первым делом я хочу дополнить. Моя фамилия Месег, но когда мы приехали в страну, мы её изменили. Моя девичья фамилия Рудашевская. Я хочу, чтобы она обязательно фигурировала. Выйдя замуж, я стала Месегиссер. А когда мой сын пошёл в армию, он сказал, что это слишком длинная фамилия, и мы укоротили её. Теперь мне действительно показалось, что в прошлой беседе я мало уделила внимания своему отцу, маме, нашей семье. Наша семья – это 3е поколение сионистов. Все наши предки родились в Литве и были очень преданы еврейству. Дома говорили на иврите. В 39 году мы хотели уже выехать в Израиль, но началась 2ая мировая война, и всё остановилось. Во время войны мы бежали в Узбекистан. Когда мы вернулись, (отца вызвали по особому вызову) мы сразу начали действовать. У нас был открытый дом, говорили много на иврите, люди находили приют в нашем доме. Было несколько семей: одна даже спаслась от немцев, другая потеряла своих близких, и они у нас жили по пол года. Потом люди начали уезжать нелегально в Польшу, а в нашем доме прятались от преследования. Мы сами начали действовать, чтобы уехать. В 47 году отца арестовали на работе, и тройка приговорила его к заключению по статье 58а как врага народа.

      М.А.: Это была обычная чистка? Он занимался какой-то сионистской деятельностью? Кто-то донёс на него?

      Г.М.: Совершенно точно. Были соседи, которые донесли, что у нас собирались люди, находили приют, ночевали. Фамилию я не хочу называть по особым причинам, но этих людей уже нет в живых. Эти люди в щёлочку подглядывали, а потом секретарь, работавшая в КГБ, подтвердила, что доносы были от них. Папу арестовали, а нас приговорили к вечной ссылке и через год выслали маму, меня и 9летнего брата. Мне было 18 лет, я училась в последнем классе школы. Нас посадили в грузовик, 4 солдата с ружьями нас охраняли, чтобы мы не сбежали. А до этого были обыски и всякие провокации. Мама была идейно очень горячая, патриотка. Она окончила еврейскую гимназию, потом училась в университете и всё время была связана с Израилем, так как большая семья её и её отца жили в Израиле. Когда мы приехали, 120 человек нас встречали в аэропорту. Многих я видела впервые. В приговоре, кстати, было сказано: за связь с Израилем – это одна из статей обвинения, кроме фактической помощи людям для переезда, а также и мы сами собирались уехать. Была большая переписка с сенатором из США, которому наши родственники писали и дали все наши данные. Из Сибири мы вернулись случайно. В 53 году умер Сталин, и был момент, когда я встретила в Красноярске еврея, который остановил меня в этом большом городе, сказав, что знал моего отца и что я очень похожа на него. Вот такой редкий случай произошёл. Он и сказал, что люди начали уезжать. Мы начали хлопотать, мне удалось приехать в Литву и здесь на месте просить, чтобы нас вернули.

      М.А.: Сколько лет вы пробыли в Сибири?

      Г.М.: От звонка до звонка, как говорится. Мы пробыли 9 лет.

      М.А.: И папа все 9 лет сидел?

      Г.М.: Папа сидел далеко от нас на Севере. Его срок уменьшили на 2 года за хорошее поведение, и под конвоем его прислали к нам в ссылку. Он был с нами там ещё некоторое время. Нам дали разрешение на возвращение в Литву, но прописали не в Вильнюсе, а в пригороде.

      М.А.: То есть вас не реабилитировали, а просто разрешили вернуться?

      Г.М.: Реабилитация пришла гораздо позже.

      М.А.: Ещё что-нибудь про родителей хотите рассказать?

      Г.М.: Может о том, что какой у нас дом был тёплый, как учили детей, как устраивали кружки. Тут в Израиле есть несколько семей, которые помнят, как мы их приняли.

      М.А.: В каком году вы вернулись в Литву?

      Г.М.: В 1959 году.

      М.А.: И сразу начали хлопотать о выезде в Израиль?