Зинаида Лившиц-Партиспанян родилась в Ленинграде в 1930 году, пережила первый год ленинградской блокады 1941-1942 гг. (в 1942 г. была эвакуирована из блокадного Ленинграда через Ладожское озеро). С 1948 по 1966 год проработала сначала чертёжницей, затем конструктором во Всесоюзном научно- исследовательском институте машиностроения и радиопромышленности им. Коминтерна на Васильевском Острове (входящем в военно-промышленный комплекс). В 1965 году окончила филологический факультет Ленинградского университета. Обратилась в ОВИР с просьбой о выдаче разрешения всей семье на выезд в Израиль в июле 1976 г. и получила отказ в январе 1977 г. Ещё 7 раз обращалась в ОВИР с повторными просьбами, и в 1981 г. получила разрешение и эмигрировала в Америку. Живёт в Нью-Йорке. С 2005 года публикуется в журналах "Слово-Word ", "Посев", "Зеркало".
Этот рассказ посвящается памяти отказников,
умерших, не дождавшись разрешения уехать из СССР.
Произошло это 2 апреля 1977 года в Ленинграде. Ленинградские отказники решили справить еврейский праздник Песах все вместе. К тому времени по нелегальным спискам, составленным самими отказниками и регулярно переправлявшимся на Запад, насчитывалось нас почти полтораста семей. В списки попадали те, кто, выйдя в пятницу из ОВИРа на улице Желябова, не побоялся сказать свою фамилию и адрес дежурившему на лестнице или на улице возле парадной отказнику.
По пятницам в те годы получали только отказы, это было правилом, и отказники по очереди дежурили возле ОВИРа, пополняя свои списки раз в неделю. Впоследствии КГБ исправил эту свою оплошность: люди стали получать отказы и в другие дни недели, и продолжать списки было уже не так легко и просто. Самые известные отказники того времени “сидели в отказе” не более пяти лет и только супруги Либерманы (случай особый, ибо сын – невозвращенец) были уже с 8-летним стажем.
Итак, отказники решили провести Седер Песах вместе. Организованно. Коллективно. Чему учили нас всю жизнь в Советском Союзе, как не коллективности? И вот набралось сто человек, желающих отпраздновать Песах с мацой, с еврейской музыкой и даже с гостями из-за границы.
Скинулись, как говорили там, по шесть рублей, собрали шестьсот рублей и арендовали на вечер столовую, где заказали все необходимое для праздника, кроме мацы. Столовая эта находилась на Полтавской улице, совсем недалеко от “Кафе поэтов” – бывшего Клуба МВД. Поскольку столовая – это вам не ресторан и там нет оркестра, отказники заранее в два часа дня привезли туда свою радиолу с пластинками, установили, включили, проверили.
Встреча была назначена на шесть вечера, вернее – сбор от шести до семи. Заявить открыто - “мы хотим провести Песах в вашей столовой” – было нельзя, и руководству столовой сказали, что отмечается серебряная свадьба. Но отказники были постоянно под неусыпным бдительным оком властей: как бы чего не натворили! А то ведь были уже разные случаи. То пятнадцать человек сорвались в Москву и уселись там в приёмной Президиума Верховного Совета накануне съезда партии, чтобы подать жалобы-заявления лично товарищу Брежневу, то нашёлся смельчак - встал на улице Желябова рядом с ОВИРом, держа плакат: отпустите, мол, мою семью в Израиль. А другой ещё чище: войдя в кабинет к Виктору Петровичу Бокову (начальнику Ленинградского ОВИРа), водрузил принесённый с собой магнитофон на письменный стол, пытаясь записать свой диалог с ним.
Вели себя ленинградские отказники крайне неспокойно ещё и в том смысле, что организовали постоянные занятия ивритом, лекции-семинары по истории еврейского народа, еврейской культуре, по математике и юриспруденции. Некоторые отказники, бывшие инженеры и преподаватели вузов, потерявшие прежнюю работу и вынужденные существовать за счёт работы в кочегарках, банях и лифтах, проводили эти занятия охотно и на самом высоком профессиональном уровне. Поэтому за отказниками был “глаз да глаз” и ещё “уши”.
Зная всё это, к Песаху готовились очень осторожно. По телефону никому не говорилось об этом даже намёком. Адреса столовой участники не знали до самого последнего момента, до встречи у выхода из метро “Площадь Восстания”, где Аба Таратута и Толя Эпштейн вручали каждому поздравительную открытку с адресом столовой и словами бабелевского Бени Крика: “И не нужно вспоминать про всех этих глупостев…”.Всё было подготовлено самым тщательным образом, и всё провалилось. Когда мы с мужем подошли к столовой, шести часов ещё не было, дверь столовой была закрыта, и на улице стояло в ожидании уже человек десять – двенадцать. Шло время, участники встречи прибывали, а дверь всё была закрыта. Дверь была солидная – двойная, двустворчатая, снизу деревянная, а от середины доверху – стекло. Внутри столовой темно и никакого движения. Было впечатление, что мы пришли не к той столовой. Вдруг пошёл снег, стало очень холодно. Одеты многие были легко, по-праздничному, рассчитывая быстро дойти от метро до столовой, а тут пришлось стоять на холоде уже почти час. Одна женщина (ныне живущая в Джерси Сити), одетая в длинное вечернее платье, замёрзшая и разозлившаяся окончательно, стала стучать по стеклу, чтобы открыли. Ответа никакого. Тогда она повернулась спиной к двери и, приподняв немного своё длинное платье, стала бить высоким каблуком своих модных туфель по двери. Вокруг нас стали останавливаться прохожие. На громкий стук, наконец, в дверях столовой показался кто-то из персонала, и нам было сказано, что по техническим причинам столовая закрыта, и мероприятие не может быть проведено.
Наша толпа увеличивалась, подходили последние. Увеличилась и толпа зевак вокруг нас. Шутка сказать – сто евреев перед закрытой дверью. Зрелище не из обычных для Ленинграда, тем более, что происходило на Полтавской улице, а не на Лермонтовском проспекте, где синагога. Последними подошли Аба иТоля. Они снова постучали в дверь столовой. Администратор объяснила: на кухне что-то вышло из строя, пришлось столовую закрыть. “Не беспокойтесь, взятые вперёд деньги вам полностью вернут через неделю!”
Вот вам и серебряная свадьба! Было ясно – это распоряжение КГБ. Пронюхали или догадались. Мы заметили, что с двух сторон, неподалёку от нас, стоят два милиционера с рациями, они наблюдают за нами и передают кому-то о происходящем. Некоторые из отказников, увидев, что дело может неизвестно чем кончиться, стали уходить, хотя Толя убеждал не расходиться – мол, сейчас что-нибудь придумаем. Оба милиционера, видимо, получив распоряжение, подошли поближе и громко объявили: “Граждане евреи, пожалуйста, расходитесь. Столовая закрыта. Мероприятие ваше проводиться не будет”.
Аба и Толя попросили оставшихся не расходиться, сели в машину и поехали в гостиницу “Октябрьская” – она рядом, у Московского вокзала. Я была после длительной болезни, и меня взяли с собой, чтобы мне не мёрзнуть на холоде. В ресторане гостиницы спросили: «Сколько вас?» «Семьдесят пять», - наугад ответил Толя. «Нет, нельзя! Не можем!» Помчались в ресторан “Универсаль” – тоже рядом, на Невском проспекте. Там тот же вопрос: «Сколько вас?» И тот же ответ. Садясь в машину, Толя сказал: “Напрасно я говорю, что нас семьдесят пять человек: в этих ближайших ресторанах, конечно, получены инструкции по поводу еврейского Песаха”. Вернулись на Полтавскую. Толя был прав: там, действительно, оставались ещё семьдесят пять человек, упорных и настойчивых. А с ними вместе стояли, прислонясь к стене негостеприимного заведения, молодожёны из Канады, приехавшие навестить отказников Гинзбургов. Для них это был хороший опыт знакомства с Советским Союзом.
Решили всё-таки пойти в гостиницу “Октябрьская”: там огромный полупустой зал в ресторане. Договорились, что заходить туда будем не все сразу, а маленькими групками по четыре, по пять человек и рассаживаться за разные столики, чтобы не вызвать сразу подозрений. Так и сделали.
Очень быстро полупустой ресторан заполнился жаждущим Песаха шумным еврейским народом, занявшим около двадцати столиков. Забегали довольные официантки, уже давно обслужившие две скромные группы посетителей – туристов из Венгрии, занимавших несколько столиков в одном конце зала, и три столика делегации из ГДР в другом конце. Оркестр играл советские песни, певец пел в микрофон.
А дальше всё пошло замечательно: началось первое и единственное коллективное празднование еврейского Песаха ленинградских отказников.
Самый находчивый отказник подошёл к оркестру и попросил играть “Хава Нагилу”. Известно: если музыкантам дать “красненькую” (то бишь червонец), то они сыграют и “Хава Нагилу”, не предусмотренную допущенным репертуаром.
В зале зазвучала “Хава Нагила”. Человек тридцать отказников вышли на середину зала и, взявшись за руки, стали плясать и петь её слова на иврите. Затем всё разыгрывалось, как по нотам: сдвинулись все двадцать еврейских столиков вместе в один длинный-длинный стол. Аба и Толя внесли килограммовые пакеты мацы и разложили на столах. Метрдотель – блондинка в голубом форменном костюме бегала вдоль этого ряда столов и разорялась: столы сдвигать вместе у них в ресторане не разрешается, обслуживать никого не будут, никакой еды в ресторане уже нет, и пусть все убираются из ресторана. Она уже поняла, что евреи её провели, что ей теперь будет нагоняй по службе, и вопила “во всю ивановскую”.
Но не так-то просто выгнать из ресторана людей, которые не ведут себя аморально, не хулиганят, а просто веселятся, поют и танцуют, празднуя свой Песах. Однако меры тут же были приняты: замолчал оркестр, и музыканты стали хмуро складывать свои инструменты.
«В чём дело?» «Приказано уходить», - отвечали они. Ну что ж, мы и сами петь умеем. Стали петь еврейские песни, кто какие знал, кто какие помнил. Кто-то сбегал куда-то и появилось несколько бутылок вина, какие-то бутерброды и яблоки. Сидели, пили, пели и ели мацу. Венграм, сидевшим напротив, понравилась идея сдвинутых вместе столов, они тоже сдвинули свои четыре столика и стали петь венгерские песни. Шеф венгерской группы подошёл к нам и сказал, что мы подаём плохой пример иностранным туристам, чтобы мы прекратили пение. Но мы передали венграм мацу в знак гостеприимства и дружелюбия.
То, что в ресторане находились нежелательные свидетели произвола местных властей – венгры, немцы и пара из Канады – сыграло свою роль. Метрдотель получила новые указания свыше. Официантки неожиданно стали обносить наш длинный стол горячими блюдами, вином. Мы продолжали петь еврейские песни. Вдруг, смотрим – возвращаются и занимают места музыканты со своими инструментами. Приказано им, значит, вернуться в зал.
Оркестр грянул невероятно громко, вышел солист и стал петь популярную тогда в народе “Вологду”. Из-за оглушительной музыки мы не слышали друг друга. Но это уже не могло испортить наш праздник. Было уже за десять вечера. Все были очень довольны. Ведь главное получилось: еврейский Песах 2 апреля 1977 года отмечался коллективно! Не сорвалась!
И не в какой-то там задрипанной столовке на Полтавской улице, на задворках Невского проспекта, отметили мы этот Песах, а в одном из самых шикарных ресторанов того времени, в центре города, напротив Московского вокзала, да ещё в окружении иностранных гостей. Так что ленинградские власти, запретив столовку, попали впросак.