На следующий день вернулся Виталий. В тюрьме он не брился, и щетина на щеках делает его старше. Мне кажется, он немного похудел, но в целом выглядит неплохо. Весь оставшийся день делимся своими переживаниями.
Но они не собирались оставлять нас в покое. 10-го июля Виталий получил повестку из райисполкома с предложением явиться по поводу трудоустройства. Опять начинать с ними борьбу как-то не хотелось, и мы решили на время скрыться. Мы воспользовались предложением нашей близкой знакомой и на время поселились у нее.
В дневниковой записи от 11-го июля Виталий пишет: «Вообще говоря, скрываться противно. Вчера вечером были у Мелика, и он рассказал, что происходит массовый вызов евреев в райкомы. (...) Смысл всей акции неясен. Интересно, что по некоторым сведениям, вся акция имела смысл устрашения. Устрашения кого? Американцев, очевидно. Нас этим безусловно не устрашишь. Может быть, это попытка вынудить у американцев уступки угрозой расправиться с нами?»
Эта запись требует, повидимому некоторых пояснений. Дело в том, что в это время шли интенсивные переговоры о предоставлении СССР статуса «наибольшего благоприятствования» в торговых отношениях с США. Одним из условий должна была стать свободная эмиграция из СССР. Переговоры эти шли довольно длительное время с переменным успехом. Не буду вдаваться здесь в подробности, замечу только, что в один из «светлых» моментов, когда преследования со стороны КГБ как бы приутихли, мы вернулись домой.
И вот 4-го сентября в 7 часов утра несколько милиционеров буквально ворвались к нам в квартиру и вытащили Виталия из постели. Ночью он чувствовал себя неважно, повидимому, был приступ стенокардии, и я поставила ему горчичники – весьма распространенный в то время домашний способ, чтобы снять боли в сердце. Они пришли, чтобы доставить его на комиссию райсполкома для принудительного трудоустройства. Они увезли Виталия в наше районное 46-е отделение милиции. Но когда начальник милиции увидел, в каком состоянии находился Виталий, он все же не рискнул взять на себя ответственность и вызвал скорую помощь. Надо отдать должное врачам скорой помощи: по дороге в больницу они по просьбе Виталия заехали к нам домой, сказали мне, чтобы я не беспокоилась (я как раз металась по комнате, не зная, что мне предпринять), сказали, в какую больницу они его доставят, и взяли для него радиоприемник.
Тогда я немедленно выскочила из дома, захватив вещи, которые ему могут понадобиться, а по дороге в больницу связалась с агентством «Рейтер» и доложила им все подробности. Уже тем же вечером Виталий смог по БиБиСи услышать все эти новости о себе. А на следующий день в газете «Нью-Йорк Таймс» появилась об этом статья.
Похоже, что даже и гебешники как-то не сразу сориентировались, что Виталий в больнице (что все эти преследования по поводу «тунеядства» производились по их инициативе – в этом нет никакого сомнения, на это намекнул и милиционер, который приходил к нам с повесткой), так что на следующий день я смогла провести туда американского консула, чтобы он навестил Виталия. Правда, после этого в больнице ввели карантин под предлогом «эпидемии гриппа», так что и я больше не могла его навещать. Но сестры звали его к телефону, когда я туда звонила.
Зато в больницу дозвонились и из Колумбийского университета (Нью-Йорк), который взял шефство над Виталием. Как они узнали телефон – просто загадка. Говорил Кеннет, студент, член организации «Student Struggle for Soviet Jewry». Он рассказал, что в университете была демонстрация в поддержку Виталия, что будет демонстрация перед советским представительством в Нью-Йорке и что она будет транслироваться по национальному телевидению. В университетской газете «Коламбия Спектейтор» была помещена редакционная статья. Профессор де Бари получил письмо Виталия и тоже выразил ему свою поддержку.
После того, как Виталия выписали из больницы, мы все же решили не рисковать и на время поселились у наших друзей Успенских, в их новой квартире в Матвеевском, новом районе на юго-западе Москвы. Заявления о незаконности всей травли Виталия, подписанные мной, мы направили председателю Президиума Верховного Совета СССР Подгорному, в МВД, Генеральному прокурору СССР и в Комитет народного контроля.
Несмотря на такой беспокойный образ жизни, Виталию все же удалось закончить работу над предисловием к американскому изданию своей книги. От друзей узнали, что милиционер продолжал приходить к нам домой, так что появляться там Виталию небезопасно. Он пишет по этому поводу в дневнике (запись от 26.9.1974): «Ощущение травимого зверя все еще непривычно. Удивительно противно скрываться».
Наконец, 14-го октября пришел ответ на нашу жалобу в прокуратуру по поводу незаконного преследования Виталия 4-го сентября: нас вызвали к помощнице прокурора Бауманского района Исаевой. Разговор, как мы и предвидели, пошел не об их беззаконных мерах, а о том, что мы оба не работаем и не занимаемся общественно-полезным трудом. Она обвинила Виталия в том, что он якобы заявил, что не хочет приносить пользу советскому государству.
Самый забавный момент был, когда в конце разговора я вынула лист бумаги, чтобы записать то, что сказала Исаева в качестве официального ответа на нашу жалобу. Эффект был совершенно неожиданным: Исаева в страхе (!) спросила: «Как, вы хотите записать то, что я сказала?» - «Конечно». – «Но вы не имеете права» - это прозвучало как-то неуверенно. – «Почему? Я имею право», - сказала я. «Вы можете быть свободны», - поспешно заявила Исаева. «Я запишу, и мы пойдем». Я закончила свою запись, и мы вышли, не прощаясь.
19-го октября было сообщение, что в переговорах с американцами достигнут компромисс. В субботу у синагоги не было ни шпиков, ни милиционеров. Мы вернулись домой.
К началу 1975 года казалось, что нет никакой надежды на скорый отъезд. Виталий был в довольно мрачном настроении – работать, заниматься любимым делом, писать научные статьи в таком положении ему было очень трудно, хотя он и пытался это делать. Об этом свидетельствуют его дневники, в которых он вел черновые записи своих статей и всю подготовительную работу (выписки из прочитанной научной литературы и т.п.) к ним.
Какие-то протесты по поводу отказа и контакты с властями продолжались все это время, но никакого успеха не приносили.
Необходимость предпринять решительные шаги понимали и в Колумбийском университете. И вот Стивен Левин, рабби Шир и студенческая организация «Student Struggle for Soviet Jewry» решили организовать большой митинг в поддержку Виталия. В дневнике, в записи от 12-го марта, Виталий приводит текст подготовленного им обращения к участникам митинга. Вот его краткое содержание. После выражения благодарности всем участникам митинга Виталий пишет:
«Каждое утро я просыпаюсь с мыслью:”Прошло уже три года, как я заперт здесь; надо что-то предпринять, нельзя больше сидеть сложа руки”. В тысячный раз я перебираю в уме все возможности действия и в тысячный раз прихожу к выводу, что каждый путь испробован, и в конце каждого пути – стена. Я ничем не могу помочь себе. Мне остается только по мере возможности помогать другим выбраться из страны, где господствует насилие и ложь; говорить правду; пытаться работать в своей специальности.
Но если я не могу помочь себе, вы мне помочь можете. Я знаю, что до сих пор все ваши попытки в этом направлении не дали результатов. И тем не менее, ваша помощь остается нашей единственной надеждой. [...] Генерал из Министерства внутренних дел, говоривший с моей женой летом 1974 года, сказал: “Нам невыгодно сейчас отпускать Рубина”. Вы свободные люди, и у вас есть много возможностей показать советским властям, что еще более невыгодно им будет держать Рубина и дальше взаперти».
Митинг в Колумбийском университете, который был назван форумом, состоялся 9-го апреля. Сестре Виталия Марусе удалось поехать в Нью-Йорк из Израиля и выступить на этом митинге. Выступали также известный диссидент и правозащитник Павел Литвинов, который в 1974 году уехал в США и к тому времени жил недалеко от Нью-Йорка. Дочь профессора де Бари, Беатрис, побывавшая у нас дома во время своей поездки в СССР в начале года, рассказала о нашем положении. Никакой реакции от советских властей не последовало.
И тогда президент университета МакГилл решился на поистине драматический шаг: он заявил публично, что отказывается разговаривать с советскими учеными и принимать их в университете до тех пор, пока советские власти не позволят Виталию Рубину выехать из СССР. МакГилл уже и раньше отказался принять две советских делегации, приезжавшие в Гарвард в начале года, а теперь он заявил, что постарается убедить своих коллег воздерживаться от любых контактов с советскими учеными. Для американского ученого, президента университета, это был необычный поступок.
Сообщение об этом было передано 24-го апреля по «Голосу Америки». Колумбия обратилась ко всем университетам последовать их примеру. Узнав об этом, Виталий послал благодарственную телеграмму МакГиллу и де Бари, в которой среди прочего были следующие слова: «Ваш поступок создает важный прецедент в борьбе за человеческое достоинство и свободу».
21-го сентября, на Суккот, мы собрались в лесу недалеко от станции метро «Калужская» (не знаю, было ли это то самое место, которе потом назвали «Овражки»). В письме к Марусе, написанном вечером того же дня, Виталий подробно рассказал, как все это происходило. У станции метро мы встретили Слепаков, а потом к нам присоединились канадские туристы-евреи. В праздновании должны были также участвовать израильские спортсмены, которые приехали на первенство мира по тяжелой атлетике. Погода стояла прекрасная, настоящая «золотая осень». Когда мы подошли к поляне в березовом лесу, там уже было довольно много народа (всего собралось человек около ста). Все стали раскладывать привезенные с собой припасы для пикника. Через некоторое время появились и израильтяне в синих куртках. Трое из них оказались из России, а один приехал в Израиль из Баку всего лишь три месяца тому назад.
После закуски начался концерт: несколько молодых ребят под аккомпанемент гитары, флейты и скрипки стали петь песни на иврите. Остальные подтягивали. Все было спокойно, хотя в некотором отдалении были видны кагебешные машины. В какой-то момент кто-то поднял небольшой израильский флаг – и вот это агенты КГБ уже не выдержали. Из лесу стали появляться группы гебешников, а на дороге появился милицейский джип и за ним еще два. Из джипов вылезли несколько милиционеров и направились к нам. Мы же в это время, я сказала бы как-то стихийно, без чьей-либо команды, взялись за руки, образовали несколько кругов вокруг израильского спортсмена, стоявшего в центре и державшего флаг, и стали танцевать хору. Милиционеры в какой-то нерешительности остановились примерно в метре от хоровода. Тогда перед ними появилась вторая цепь хоровода, которая двигалась в противоположную сторону. Однако вскоре милиционерам удалось оттеснить нас. Израильский спортсмен, державший флаг, оказался среди них и объяснил им на иврите и по-русски, что он израильтянин, участник спортивных соревнований, и имеет право держать свой флаг.
Дальше из письма Виталия «Я оказался в группе, столпившейся около спортсмена и с удивлением заметил, что среди милиционеров стоит какой-то тип в черном костюме с омерзительной рожей. Он был там не случайно: они специально привели его, чтобы спровоцировать драку. Она вскоре и началась. Подонок рванулся к флагу и попытался отнять его. Но безуспешно. Завязалась свалка, в которой наши ребята проявили себя прекрасно. (...) В свалке милицейскому майору раскровянили нос (никто не знает точно, кто и когда), и вся банда бесславно удалилась.
Мы после этого еще спели несколько песен, затем «А-тикву» (ее пели с особым чувством) и стали собираться обратно. Канадцы были потрясены тем, что они увидели; две женщины от волнения рыдали, а муж одной из них сказал, что в жизни ничего подобного не испытывал».
Теперь добавлю немного от себя. Думаю, что «мерзкий тип», которого я не помню, не был специально приведен милицией. Я думаю, что это был один из гебешников, возможно из начальства, который действовал либо по собственной инициативе, либо согласно полученным им инструкциям. Я оказалась в другой группе, чем Виталий, и получилось так, что в какой-то момент я с удивлением, как бы глядя на себя со стороны, поняла, что около меня на земле лицом вниз лежит милицейский чин, а я, также как и некоторые другие, с упоением колочу его по спине. Так что нос он раскровянил, по всей вероятности, при падении. Естественно, все это продолжалось, повидимому, всего какую-то долю минуты, но эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами. А когда мы, после торжественного пения «А-тиквы», с чувством одержанной победы группами двигались к автобусу, гебешники хотя и шли за нами, но на сравнительно далеком расстоянии. Побитый же майор влез в джип, и вся милиция сразу же удалилась, не дожидаясь конца. Думаю, что после этого я никогда более не пела «А-тикву» с таким глубоким волнением и торжеством.
Между тем студенты Колумбийского университета 28-го октября организовали большой митинг, на который собралось несколько сот человек. Они назвали это собрание “teach-in”. Каждый из выступавших рассматривал какой-нибудь аспект нашего положения в отказе. Среди выступавших были профессора университета Луи Хенкин, специалист по праву, и синолог Стивен Левин, только что закончивший перевод книги Виталия на английский, а также известный советолог Збигнев Бжезинский, в 1976-1981 годах возглавивший Национальный Совет по Безопасности США. На митинге было зачитано и послание Виталия, которое ему удалось передать через друзей в Лондоне.
16-го февраля 1976 года, перед открытием ХХV съезда КПСС, отказники решили организовать массовый поход в ЦК. Ожидали при этом ареста – в наилучшем случае на пятнадцать суток, что уже проделывалось неоднократно. Вот что пишет Виталий в дневнике (запись от 17-го февраля): «Они сыграли в другую игру, и нас принял Альберт Иванов, цветущий улыбками. Повидимому, решили, что наше задержание было бы им еще менее выгодно, чем разговор с нами».
Альберт Иванов был в то время заведующим «Еврейским отделом» ЦК КПСС. Около здания ЦК в то утро собралось около cта человек, в большинстве – отказников. Я пошла вместе с Виталием. В делегацию, которую принял Иванов, входили, насколько мне помнится, Натан Щаранский, Саша Лунц, Марк Азбель, Виталий и кто-то еще (всего человек 7). Иванов заявил, что никаких изменений в советской эмиграционной политике не намечается и законодательного регулирования вопросов эмиграции не предвидится. Советские власти при решении проблем эмиграции исходили и будут исходить только из интересов государства. Отсюда следует, что ни о какой защите прав личности в этом вопросе не может быть и речи. Ну что ж, весьма откровенное признание! Когда Виталий в процессе разговора спросил Иванова, считает ли он нормальным, что тысячи человек живут без всяких прав, не имея понятия о том, что произойдет с ними в ближайшие дни, он ответил, что, согласно их статистике, это совсем не тысячи, а незначительное меньшинство, и права этих людей сохраняются (что абсолютно противоречило его предыдущему заявлению). В конце беседы Виталий поблагодарил Иванова за то, что он уделил им более двух часов, но сказал, что, к сожалению, они убедились в том, что при рассмотрении эмиграционных дел права человека полностью игнорируются.
Мы же, оставшиеся в приемной ЦК, в течение этих двух часов томились в неизвестности, и велика была наша радость, когда мы увидели наших посланцев, живыми и невредимыми вернувшимися в приемную.
В тот же день Виталий написал письмо Марусе, где он излагал содержание беседы с Ивановым. Вот несколько отрывков из этого письма:
«Самый лучший момент был, когда Иванов сказал, что если бы подача документов на выезд в Израиль избавляла от военной службы, то все бы подали на выезд. Азбель возразил ему: “Неужели только ради того, чтобы не служить в армии, все бы с такой легкостью отказались от родины?” Ради подобных саморазоблачений и стоило вести разговор».
О проблемах, вызываемых отказом родственников, а также бывших жен/мужей дать требуемое ОBиРом разрешение на отъезд, Иванов сказал, что «бывают случаи, что родственники не дают разрешения из чистой пакостности (его термин), “и с этим мы тоже не можем не считаться!” »
Вот как Виталий резюмирует результаты встречи: «Трудно сказать, что здесь более важно: то ли, что они нас приняли, или то, что нам было сказано. [...] Но надо сказать, что даже если они решили делать какие-то уступки (что совсем не исключено), то нам бы об этом они ни в коем случае не сообщили, и в этом смысле в сказанном Ивановым не было элемента нового, а то, что они нас приняли, было действительно ново».
В связи с 30-м Международным конгрессом востоковедов, который должен был состояться в августе 1976 года в Мехико-сити, ученые-востоковеды из разных стран мира усилили давление на советские власти, требуя разрешения на участие в конгрессе Виталия Рубина. Издательство Колумбийского университета назначило на август, к открытию конгресса, выход в свет книги Виталия в английском переводе. Позже мы узнали, что ученый секретарь оргкомитета Конгресса Грациэлла делла Льяма написала очень резкое письмо Гафурову, в котором она предупреждала, что, если Рубину не дадут разрешения на отъезд, Гафурова ждет на Конгрессе еще больший скандал, чем в Париже. Кто знает, может быть, это письмо сыграло решающую роль?
Во всяком случае ясно, что международная поддержка ученых была решающим фактором. Думаю, именно это уберегло Виталия от ареста и, в конечном счете, привело к нашему освобождению. Вот что пишет об этом Виталий в дневнике 29-го июля 1976 года. Эта запись сделана им в самолете, на котором мы летели (уже из Израиля) на Конгресс востоковедов в Мехико-Сити.
«История началась четыре года назад: я получил отказ. Всю историю этих четырех лет можно рассматривать с разных точек зрения. Я хотел бы остановиться на одном ее аспекте: борьбе моих коллег за мое освобождение.
Я думаю, что эта история делает честь моим коллегам. И это очень необычная история в том смысле, что научный мир, что вполне естественно, состоит из людей, занимающихся своим делом. И их не так-то легко сдвинуть с этого места и заставить заняться делом, им совершенно несвойственным и непривычным: освобождением своего коллеги, живущего в другой стране, человека, которого они ни разу не видели и обстоятельства жизни которого им неизвестны. Я представляю себе, что вся моя история должна была вызвать на Западе недоверие. Она настолько странна, что естественной реакцией западного человека, услышавшего о ней, должно быть: «Что-то здесь не так».
Я думаю, что пример этой кампании очень важен и для самоуважения ученых. Тоталитарные правители привыкли пренебрегать учеными, и, к сожалению, слишком часто они оказываются правы. Корыстные мотивы, желание пользоваться гостеприимством советских властей или боязнь восстановить их против себя – все это слишком часто сводит на нет усилия благородных людей. В результате брутальный цинизм советских властей часто оказывается оправданным».
Добавлю от себя. На первый взгляд может показаться, что эта запись относится к прошлому. Уже нет советской власти, и люди склонны быстро забывать о том, что прошло. Но, по существу (увы!), мало что меняется в мире. Цинизм процветает. И очень часто мы видим, как, казалось бы, уважаемые политики (и ученые тоже!), забыв о совести, угодливо пресмыкаются перед всесильными правителями тоталитарных режимов, либо из корыстных побуждений, либо просто из боязни.
12 мая 1976 года по инициативе известных правозащитников Андрея Амальрика и физика Юрия Орлова была создана Московская группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР, так называемой «третьей корзины», т.е. части, касающейся прав человека. Хельсинкские соглашения – заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе - были подписаны в августе 1975 года тридцатью тремя европейскими странами, а также Советским Союзом, США и Канадой. Подписывая это соглашение, руководители СССР стремились обеспечить свое доминирование над странами Восточной Европы и, повидимому, совершенно не подумали о том, что одновременно они подписывают и обязательства по соблюдению прав человека. В состав Хельсинкской группы среди других вошли известные правозащитники Люда Алексеева, Елена Боннер, Александр Гинзбург, Петр Григоренко, а от еврейского движения - Натан Щаранский и Виталий Рубин. Эта группа ставила своей задачей принимать от граждан СССР информацию о нарушениях гуманитарных статей Хельсинкских соглашений и доводить их до сведения общественности и правительств государств, подписавших Заключительный акт.
Но Виталий смог принять участие лишь в самых первых акциях Хельсинкской группы: для нас наступил «Великий День» - 29-го мая мы получили открытку с предложением срочно позвонить в ОВиР инспектору Сивец. Это было в субботу вечером. Виталий записывает в дневнике: «Вечером получил открытку – срочно позвонить Сивец. Что сие означает? Если бы не “срочно”, сомнения не было бы – очередной отказ. В понедельник выяснится». И следующая запись, 1-го июня 1976: «Открытка была не зря. Кажется, приближается Великий день: они попросили у меня привезти документы и фотографии. Судя по всему, это разрешение, хотя они этого и не сказали. Начинается, очевидно, новая жизнь, но я этого еще не чувствую».
Визу мы получили только 4-го июня, а выехать из СССР мы должны были не позже 17-го. 18 июня 1976 года мы вышли из самолета в аэропорту Бен-Гурион.
Хочу здесь сказать огромное спасибо всем нашим друзьям, помогавшим нам и в нашей «отказной» жизни, и в эти напряженные дни последних сборов. Они паковали вещи, покупали что-то необходимое, о чем вспоминалось в последний момент, ходили со мной в разные конторы. Друзья, готовые помочь, всегда были рядом в тяжелую минуту. Друзья, дорогие наши друзья! Без вас мы бы, наверное, не смогли выдержать этих лет, казавшихся нам тогда такими долгими. Очень прошу меня простить всех тех, кого «обошла вниманием» в этих моих воспоминаниях.
P.S. Уже закончив данную подборку, я прочитала на этом сайте воспоминания Жени Леина, которые произвели на меня очень сильное впечатление. Я поняла, что в 80-е годы советские власти сильно ужесточили преследования евреев-отказников. Так что всё то, что творили с нами, кажется просто «детской игрой». При всех изменениях, произошедших за эти годы в бывшем СССР, можно только повторить: какое это счастье, что мы здесь, а не там!
| <== Часть IV |