Воспоминания


Главная
cтраница
База
данных
Воспоминания Наши
интервью
Узники
Сиона
Из истории
еврейского движения
Что писали о
нас газеты
Кто нам
помогал
Фото-
альбом
Хроника Пишите
нам

Так это было...
Часть 2
Дина Бейлина
Так это было...
Часть 1
Дина Бейлина
Домой!Часть 1
Аарон Шпильберг
Домой!Часть 2
Аарон Шпильберг
Домой!Часть 3
Аарон Шпильберг
Домой!Часть 4
Аарон Шпильберг
К 50-тилетию
начала массового исхода советскх евреев из СССР
Геннадий Гренвин
Непростой отъезд
Валерий Шербаум
Новогоднее
Роальд Зеличёнок
Ханука, Питер,
40 лет назад
Роальд Зеличёнок
Еврей в Зазеркалье. Часть 1
Владимир Лифшиц
Еврей в Зазеркалье. Часть 2
Владимир Лифшиц
Еврей в Зазеркалье. Часть 3
Владимир Лифшиц
Еврей у себя дома. Часть 4
Владимир Лифшиц
Моим
дорогим внукам
Давид Мондрус
В отказе у брежневцев
Алекс Сильницкий
10 лет в отказе
Аарон Мунблит
История
одной провокации
Зинаида Виленская
Воспоминания о Бобе Голубеве
Элик Явор
Серж Лурьи
Детство хасида в
советском Ленинграде
Моше Рохлин
Дорога жизни:
от красного к бело-голубому
Дан Рогинский
Всё, что было не со мной, - помню...
Эммануэль Диамант
Моё еврейство
Лев Утевский
Записки кибуцника. Часть 1
Барух Шилькрот
Записки кибуцника. Часть 2
Барух Шилькрот
Моё еврейское прошлое
Михаэль Бейзер
Миша Эйдельман...воспоминания
Памела Коэн
В память об отце
Марк Александров
Айзик Левитан
Признания сиониста
Арнольда Нейбургера
Голодная демонстрация советских евреев
в Москве в 1971 г. Часть 1
Давид Зильберман
Голодная демонстрация советских евреев
в Москве в 1971 г. Часть 2
Давид Зильберман
Песах отказников
Зинаида Партис
О Якове Сусленском
Рассказы друзей
Пелым. Ч.1
М. и Ц. Койфман
Пелым. Ч.2
М. и Ц. Койфман
Первый день свободы
Михаэль Бейзер
Памяти Иосифа Лернера
Михаэль Маргулис
Памяти Шломо Гефена
Михаэль Маргулис
История одной демонстрации
Михаэль Бейзер
Не свой среди чужих, чужой среди своих
Симон Шнирман
Исход
Бенор и Талла Гурфель
Часть 1
Исход
Бенор и Талла Гурфель
Часть 2
Будни нашего "отказа"
Евгений Клюзнер
Запомним и сохраним!
Римма и Илья Зарайские
О бедном пророке
замолвите слово...
Майя Журавель
Минувшее проходит предо мною…
Часть 1
Наталия Юхнёва
Минувшее проходит предо мною…
Часть 2
Наталия Юхнёва
О Меире Гельфонде
Эфраим Вольф
Мой путь на Родину
Бела Верник
И посох ваш в руке вашей
Часть I
Эрнст Левин
И посох ваш в руке вашей
Часть II
Эрнст Левин
История одной демонстрации
Ари Ротман
Рассказ из ада
Эфраим Абрамович
Еврейский самиздат
в 1960-71 годы
Михаэль Маргулис
Жизнь в отказе.
Воспоминания Часть I
Ина Рубина
Жизнь в отказе.
Воспоминания Часть II
Ина Рубина
Жизнь в отказе.
Воспоминания Часть III
Ина Рубина
Жизнь в отказе.
Воспоминания Часть IV
Ина Рубина
Жизнь в отказе.
Воспоминания Часть V
Ина Рубина
Приговор
Мордехай Штейн
Перед арестом.
Йосеф Бегун
Почему я стал сионистом.
Часть 1.
Мордехай Штейн
Почему я стал сионистом.
Часть 2.
Мордехай Штейн
Путь домой длиною в 48 лет.
Часть 1.
Григорий Городецкий
Путь домой длиною в 48 лет.
Часть 2.
Григорий Городецкий
Писатель Натан Забара.
Узник Сиона Михаэль Маргулис
Памяти Якова Эйдельмана.
Узник Сиона Михаэль Маргулис
Памяти Фридмана.
Узник Сиона Мордехай Штейн
Памяти Семена Подольского.
Узник Сиона Мордехай Штейн
Памяти Меира Каневского.
Узник Сиона Мордехай Штейн
Памяти Меира Дразнина.
Узник Сиона Мордехай Штейн
Памяти Азриэля Дейфта.
Рафаэл Залгалер
Памяти Шимона Вайса.
Узник Сиона Мордехай Штейн
Памяти Моисея Бродского.
Узник Сиона Мордехай Штейн
Борьба «отказников» за выезд из СССР.
Далия Генусова
Эскиз записок узника Сиона.Часть 1.
Роальд Зеличенок
Эскиз записок узника Сиона.Часть 2.
Роальд Зеличенок
Эскиз записок узника Сиона.Часть 3.
Роальд Зеличенок
Эскиз записок узника Сиона.Часть 4.
Роальд Зеличенок
Забыть ... нельзя!Часть 1.
Евгений Леин
Забыть ... нельзя!Часть 2.
Евгений Леин
Забыть ... нельзя!Часть 3.
Евгений Леин
Забыть ... нельзя!Часть 4.
Евгений Леин
Стихи отказа.
Юрий Тарнопольский
Виза обыкновенная выездная.
Часть 1.
Анатолий Альтман
Виза обыкновенная выездная.
Часть 2.
Анатолий Альтман
Виза обыкновенная выездная.
Часть 3.
Анатолий Альтман
Виза обыкновенная выездная.
Часть 4.
Анатолий Альтман
Виза обыкновенная выездная.
Часть 5.
Анатолий Альтман
Памяти Э.Усоскина.
Роальд Зеличенок
Как я стал сионистом.
Барух Подольский

ЭСКИЗ ЗАПИСОК УЗНИКА СИОНА

Часть 1.


Роальд (Алик) Зеличенок

Впервые опубликовано в самиздатском
Ленинградском Еврейском Альманахе (ЛЕА), 1988, №18


      Роальд (Алик) Зеличенок родился 29 сентября 1936 г. Инженер-электрик, кандидат технических наук. В отказе был с 1978 по 1989 гг. Преподавал иврит в Ленинграде с 1978 г., включая преподавание на семинаре для учителей иврита. Арестован 5 июня 1985 г., осужден к 3 годам лишения свободы по статье 190-1 УК РСФСР (Изготовление, хранение и распространение произведений, содержащих заведомо ложные измышления, порочащие советский общественный и государственный строй). Отбывал заключение на зонах в Коми АССР и в Казахстане. Освобожден в 1987 г., в Израиле - с 1989 г. Живет в Хайфе.



       Утром 5 февраля 1987 года после утренней поверки я, как обычно, перешел из жилзоны учреждения ИЧ 167/5, лагеря общего режима в городке Туркестан Чимкентской области Казахстана, на промзону, на своё рабочее место в парокотельном цехе. А следующим утром "Жигули", принадлежащие зам. начальника лагеря капитану Атаеву, мчали меня к станции, к экспрессу "Алма-Ата – Москва". Кроме капитана и меня, в машине сидели два гебиста из Алма-Аты. Похоже, они проделали столь дальний путь лишь для того, чтобы задать мне три вопроса.

       - Знали ли вы Владимира Высоцкого?

       - Практически нет.

       - Мы читали ваше заявление с требованием выпустить вас с женой в Израиль после освобождения. А вы не боитесь ехать туда?

       «Ха-ха, это они спрашивают такое меня, после трех зон и чуть не десятка тюрем. Впрочем, это их обычный прием – задавать много ненужных вопросов, чтобы среди них скрыть один, действительно для них важный» - думаю я, а вслух отвечаю:

       - Я боюсь только зубных врачей.

       И вот, наконец:

       - Будете ли вы писать мемуары?

       Я делаю вид, что не слышу. Знали бы они, сколько раз меня спрашивали об этом менты всех уровней. Зэки спрашивали редко. Чаще они просто рассказывали о своих изломанных жизнях и говорили многозначительно: "Ты, Алик, запомни – может, пригодится…"

       И вот я уже вскакиваю на подножку трогающегося поезда, и Атаев помогает мне забросить в тамбур мой арестантский сидор. Я слышу его слова: "Роальд, прошу тебя как человека – не очень распространяйся о том, что видел здесь". ВСЁ.

       Вот она пришла, моя свобода, За окнами плывет бурая полупустыня. По всем канонам, я должен начать размышления о значительном, ну, хоть о смысле того, что произошло со мной. Но мой мозг еще там, за проволокой, это все еще предельно приземленный, осторожный, недоверчивый мозг зэка. Я вношу сидор в купе и, оглядев попутчиков – не сопрут ли? – иду к проводнику.

       - Вагон-ресторан тут имеется?

       - Имеется.

       - Он открыт?

       - Да.

       - А чем у них кормят?

       - Послушай, если ты не умер там, то и здесь не умрешь.

       - Верно.


       Конечно же, гебисты знали, о чем спрашивать, и свой отчет, мемуары советского политзаключенного (сколько их уже написано и, боюсь, еще будет!) я напишу. Этого требует простая порядочность по отношению к стране, где я родился, пусть она и не приходится мне родиной. Это будет "отчет для всех". "Для своих", как кажется, нужно писать по-другому и о другом. Отчет, но не просто советского политзэка эпохи перестройки и гласности [1], а узника Сиона, выделяя то, что так или иначе связано с трагической историей евреев в СССР, историей, которая пишется и сегодня. Цель этих заметок можно определить как "Евреи на архипелаге ГУЛАГ, наблюдения очевидца" [2].

       Как мемуарист, хотя бы и лагерный, я не созрел: слишком всё свежо. Это как у Арика Айнштайна [3]: "Жизнь еще не вернулась на круги своя, еще не затянулись раны. Может, это останется навсегда, может – нужно еще время…". Ту пластинку он записал после тяжелой автокатастрофы. Что ж, есть сходство.

       Но и ждать особенно долго нельзя: кто знает, что будет со мной, с нами дальше [4]. Поэтому я решил написать эти заметки, не откладывая, Можно, как сейчас модно, назвать это "Воспоминания…(журнальный вариант) ". Я предпочитаю – эскиз.

       Начну со своего письма, адресованного М. Бейзеру:


04.4.86 Здравствуй, Миша!

Я снова в больнице. Лучшего времени для писания писем не придумаешь. Одно мешает: у меня нет под руками твоего последнего письма. Поэтому, во-первых, пишу на Галин адрес, т.к. не помню твоего, а во-вторых, не отвечаю на большинство поставленных тобой вопросов. Впрочем, один из них я помню - о блатном жаргоне, так называемой фене. С него и начну.

Ну так вот: феня в ее старом варианте, безусловно, умирает, хотя здесь в больнице я встречал людей, которые ее еще помнят. Обычно это так наз. ООРовцы - "особо опасные рецидивисты”, отсидевшие по 20-30 лет. Их называют "полосатиками" за то, что они носят полосатую одежду, включая даже шапки. Умирание классической фени не случайно. Как и всякий групповой сленг, она служила для общения определенной социальной группы, в данном случае профессионалов-уголовников, делая их речь непонятной для посторонних и помогая взаимной идентификации, т.е. служа своего рода паролем. Непременным условием для существования фени было наличие мест, где на ней можно было безопасно изъясняться, например, "малин" - воровских притонов (может быть, ты помнишь, что слово "малина" - еврейского происхождения: от "малон" - место ночлега, гостиница). Так вот, сейчас преступник, будь он профессионал или "любитель", обеспокоен не столько самоидентификацией, сколько самомаскировкой. Если он хочет пробыть на воле сколько-нибудь долго, он должен во всем походить на обычного человека. Иначе при современных методах слежки и розыска он "сгорит" в одночасье. "Малин" нет, по крайней мере, в старом смысле этого слова. Конечно, там, где складываются какие-то иерархические отношения, какое-то "разделение труда" (например, "вор - скупщик краденого", или "проститутка - сутенер", или "поставщик наркотиков - наркоман"), там тут же возникает какое-то подобие фени. Но все это очень локально и поэтому в настоящий сленг не развивается. Обычно тут можно говорить о нескольких десятках специфических слов и выражений - не более того.

Так, в общих чертах, обстоит дело на воле. Ну, а в зоне? В зоне можно наблюдать и несколько иную картину: как какая-нибудь группка молодых людей в погоне за блатной романтикой, или даже в поисках некоей "воровской идеи", или просто желая утвердить свое вполне неромантическое господство над "серой массой" ээков, которую они именуют "быками", начинают "ботать по фене". Но впечатление это производит жалкое: фени-то они не знают. Недавно, например, слышал, как некий "пацан" (что-то вроде вора в законе) сказал, что идет на двор "погреться под балдой". Пришлось разъяснить ему, что "солнце" на фене - "балдоха", а "балда" - это вовсе не солнце, а мужской половой орган, и поэтому его желание "погреться под балдой" может быть неправильно понято окружающими.

Речь на зоне, как правило, убога до крайности. Все мысли, чувства и желания выражаются обычно несколькими ругательными словами и словосочетаниями. Можно указать, правда, несколько удачных и выразительных оборотов, таких как "проехать по ушам" - заговорить кого-либо, наврать с три короба. Но их можно пересчитать по пальцам. И большинство "зонных" слов и выражений - локальные, т.е. употребляются не на всех зонах, Так на ленинградских зонах девушку называют "тёлка", а в Коми - "коза". В лен. зонах очень употребительно слово "крутой", в смысле "крепкий", "хороший", "твердо стоящий на ногах". Здесь оно так не употребляется. То же можно сказать о слове "блудняк", означающем действие, которое по зонным понятиям предосудительно и может выйти совершителю боком.

Ну, а каково же место в этой лексике слов еврейского происхождения? Весьма скромное. Неколебимо положение лишь двух слов: "ксива" (от "ктива", в ашкеназийском произношении "ксиво") и "хипеж" (от еврейского корня "х-п-з" – торопиться, или, может быть, "х-п-с" - искать, обыскивать). Уверен также в еврейском происхождении слова "нефиля", означающем спитой чай, то, что осталось в посуде после приготовления чая или чифиря. Это явно от корня "н-ф-л" - падать, выпадать в осадок. Вот, пожалуй, и всё, Даже "мусор" (от еврейского "мосэр") начисто вытеснено словом "мент", а еще в 60-х годах оно было употребительно. Помнишь, у Высоцкого: "Это был воскресный день, но мусора не отдыхают. У них тоже план давай, хоть удавись".

Вообще многое изменилось. Почти исчез блатной фольклор, не выдержав конкуренции с телевизором. Изменился стиль и содержание татуировок. Классическое "Не забуду мать родную" (в Ереване я как-то видел даже "Не забуду родную тетю") уже встречается редко. Зато нередко встречаются латинские изречения, часто, правда, с ошибками. Например, МОМЕНТО МОРЕ вместо МЕМЕНТО МОРИ ("помни о смерти"). А также ГОТТ МИТ УНС ("с нами Бог" - нем.) и прочая чепуха. Вообще, годится всё, что написано "по-заграничному". Ко мне частенько пристают: не могу ли я перевести на английский то или иное изречение, от чего я, как правило, отказываюсь. Рисунки на татуировках стали много изощреннее.

Но вернемся к фене. Нельзя исключить ее некоторого возрождения в связи с появлением в крупных городах мафиеподобных образований типа банд рэкетиров (может быть, ты слышал о банде знаменитого Феки - Феоктистова из Ленинграда). Стали плодиться т. н. "катраны" - частные квартиры, где идет крупная карточная игра. Нередко катраны исполняют роль старой "малины" для "мажоров" - так теперь именуют себя фарцовщики, для валютчиков и прочих им подобных. Может быть, эта публика и родит для себя новую феню, но я так не думаю. По моим наблюдениям, это люди сугубо практические. Романтикой они не интересуются, т.к. за нее не платят. Их лингвистические интересы связаны с английским и финским языками (последнее в Ленинграде и Таллине). Для души у них наркотики, карты и, конечно, видео. От блатарей старого типа они заимствовали лишь вставление шаров в пенис – для повышения своей сексуальной конкурентоспособности. Всё это совсем не похоже на королей старой Одессы, воспетых И. Бабелем, и хотя среди них немало евреев, не думаю, что наш язык окажет даже малое влияние на их способы изъясняться. Ну, вот и все, что я хотел написать на интересовавшую тебя тему. О себе писать не буду, т.к. Галя полностью в курсе моих дел.

Жду твоих писем, которые всегда интересны мне. Привет всем, поздравления с приближающимся Песахом.

Алик.


       Да, Песах приближался, до него оставалось 20 дней. Хотя мацы, конечно, у меня не было, и откуда ей взяться за двумя рядами колючки, я уже решил, что хлеба есть не буду, и даже написал об этом домой. Конечно, на больничке это легче, чем на обычной зоне: кормят гораздо лучше, работать не надо и весь день в тепле. Но всё же, подобно солженицынскому Ивану Денисовичу, я понимал, что "оголодаю" и потом "трудно будет вернуться в обычное жилистое, не голодное и не сытое состояние".

       На ту же больничку, то есть на больничную зону в поселке Дежнево под Ухтой вслед за мной привезли Валеру Забырина, зэка с моей зоны Нижний Доманик [5] и даже из моего отряда. Валера был паренек из подмосковного поселка, которому за безобидную мальчишескую выходку самый гуманный в мире суд сунул 4 года лагерей. Сидел он трудно: его мягкий и бесхитростный характер был прямо противоположен тому, что нужно на зоне, если хочешь обеспечить себе хотя бы минимальный уровень зэковского благополучия. Круто стать на зоне у него шансов не было, и он хлебнул полной мерой и ментовского, и зэковского беспредела. Он любил читать. Друзья – Саша Запесочный, Маша Кельберт, Римма Запесоцкая слали мне в письмах стихи (и даже мама, да будет благословенна ее память, включила в одно из своих писем на зону стихи Х.-Н. Бялика, которые помнила со времен своего гомельского детства, времен отрядов Макаби и, несколько позже, еврейской школы им. Ф. Лассаля). Я давал читать стихи Валере, и он их списывал. Как-то он публично прочел О. Мандельштама "Я буду метаться вдоль табора улицы темной". Стихи народу не понравились. Не без влияния моего доманикского семейника, основателя известной христианской рок-группы "Трубный зов" Валерия Баринова (ныне жителя Лондона), Валера Забырин начал искать свой путь к Богу и, будем надеяться, найдет его - он уже на свободе.

       Незадолго до Песаха я рассказал Валере о приближающемся празднике и о том, что в эти дни мне нельзя будет есть хлеб. И тут он говорит:

       - А что, если мы попытаемся сделать эту самую мацу сами?

       - Но как ?!

       - Так я же по специальности повар. Всё, что мне нужно, это плита с духовкой и мука. Муку можно достать у кухонных козлов. У них же и плита.

       (Поясню, что козлами называют зэков, живущих не по понятиям, то есть делающих что-то, что для положнякового зэка запретно, например – работающих в жилзоне, либо тем или иным образом сотрудничающих с ментами. Интересно отметить, что презираемые петухи, они же пинчи, то есть пассивные педерасты, равно как шныри, обиженные, шаровые не считаются козлами: ведь они живут в "Cистеме", хотя и занимают в ней низкое, незавидное положение).

       Было ясно, что ни муки, ни плиты никто не даст за спасибо (тем более, что говорить "спасибо" на ГУЛАГе вообще не принято, Благодарность выражается как-нибудь косвенно. Скажешь "ништяк, земеля" или, в крайнем случае, "благодарю", но не "спасибо"). Нужны были понты, то есть материальные или иные блага, которыми можно оплатить услугу.

       Самое простое – деньги, и они у меня были. Не те законные безналичные деньги на лицевом счету, которыми можно оплатить отоварку в ларе или подписку, но которые нельзя взять в руки, а настоящие живые деньги, для обозначения которых существуют бесчисленные слова типа гольё, фанера и за владение которыми зэку грозит трюм, то есть карцер. Откуда они у меня появились и как хранились – это длинная история, и, несмотря на имеющий место расцвет гласности, я воздержусь пока от ее изложения.

       Однако платить кухонным козлам деньгами я не хотел. В той обстановке тотального взаимного доносительства, которым отличаются больничные зоны (стучат на ГУЛАГе везде, но в обслуге больничек стучит каждый на каждого с вероятностью 99%), наиболее вероятным исходом такой перетирки было бы следующее, Взяв деньги, козел бы затарил их (спрятал), а потом цинканул (донес) оперу, что у Зеличенка, что лежит на терапии, по слухам, есть деньги, Этим он убил бы двух зайцев: и пятишку, а то и чирик, иначе декан (то есть 5 – 10 рублей) прикарманил бы, и выслужился перед опером. Я же отправился бы в трюм, а мука, соответственно, осталась бы у козла.

       Валера дал другую идею: жена Галя прислала мне в письме японскую стереооткрытку – девушка говорит по телефону. Посмотришь с одной стороны – один её глаз прищурен, с другой – оба открыты. Вот эта-то шикарная девушка и была превращена в вожделенный пакетик муки. Первая выпечка оказалась неудачной, но со второй дело пошло. По виду эта маца была похожа на "маца-шмура", только темнее. Не удержался и сообщил в письме жене радостную новость. Сделал это так: "Только что принесли твою телеграмму. От радости чуть не сел на горячие мацот". Менты вряд ли обратили внимание на эту непонятную фразу, но жена узника сечет такие вещи с лёта, Всё ясно: мацот есть, и притом не с воли, а испечены на зоне ("горячие").

       Знал ли об этом опер? Вероятно, знал, слежка за мной была неусыпной. Но мер не приняли и мацу не отобрали. Видно, к той весне 1986 года уже что-то сдвинулось в общей атмосфере, и чуткие к направлению ветра менты выжидали… Вскоре наступил тот вечер в начале мая, когда сосед по палате радостно сообщил:

       - Слышь, по радио передали – какая-то совдеповская атомная электростанция взорвалась.

       - Сосновый Бор? – спросил я, холодея.

       - Нет, как-то по-другому: Черне…Черно… – не разобрал.

       Никто из нас не понял тогда всего значения того, что случилось. Мои мысли были заняты другим. Я уже знал, что Галя добилась моего перевода из Коми в Казахстан по состоянию здоровья, и опасения не покидали меня. Нет, особых страхов перед казахами и другими нацменами у меня не было. Наоборот, на зоне в Дежнево был у меня приятель – казах, инженер, убивший любовника своей жены. От него я узнал о трагедии казахского народа, превращенного в нацменьшинство на собственной земле. Он рассказывал, что отец советовал ему приглядываться к евреям, чтобы и в таких условиях найти, по их примеру, путь национального выживания. Он обрадовался за меня, узнав о предстоящем переводе. Я и сам понимал, что это единственный шанс остановить душившую меня гипертонию, разошедшуюся в жутком комяцком климате. Но понимал и другое: впереди этап. От этого слова – "этап" – мрачнеют лица самых бывалых зэков.

       Они же, старые зэки – ООРовцы прикинули маршрут, которым меня повезут. Сначала Киров, потом Свердловск. Дальше может быть Новосибирск или Петропавловск – Казахский, в зависимости от того, в какую именно зону повезут, Казахстан велик. Советовали быть осторожным в Свердловске: "Плохая тюрьма, одна из худших пересылок в стране". Они не знали, что при слове "Свердловск" меня охватывают дурные предчувствия и без их предупреждений. В 1981 году у нас на квартире провели обыск по поручению Свердловской прокуратуры по делу Ельчина и Шефера, обвинявшихся по 70-й статье [6]. По словам проводившей обыск прокурорши, они пытались создать в Свердловске то ли ульпан иврита, то ли кружок еврейской истории. У нас забрали мешок клеветнической литературы: детские песни на иврите, календари, таблицы спряжения еврейских глаголов, рассказы Короленко в переводе на иврит, молитвенник «Шалом» Московской синагоги, книги Х. Потока, С. Беллоу, И. Башевис-Зингера и даже ... «Марракотову бездну» Конан-Дойля. (Например, книга Х. Потока «В начале» была признана Свердловским Управлением КГБ антисоветской, согласно протоколу осмотра от декабря 1981 г., поскольку в ней упомянуты погромы в царской России и Польше!) [7]. Пытались и допрашивать, но мы с Галей показаний не дали, и капитан свердловского Управления КГБ Филатов сказал: "Вы об этом еще пожалеете". В июне 1986 года я убедился, что память у них хорошая.

Часть 2==>
Главная
cтраница
База
данных
Воспоминания Наши
интервью
Узники
Сиона
Из истории
еврейского движения
Что писали о
нас газеты
Кто нам
помогал
Фото-
альбом
Хроника Пишите
нам